Мы – соседи

Моему поколению неизвестен дух коммунальных квартир, но зато мы хорошо знаем,что такое двухкомнатная хрущевка с совмещенным санузлом и смежными комнатами. Для меня понятие «дом» начиналось не с порога собственной квартиры, а с тропинки, ведущей от школы к подъезду дома и большого раскидистого тополя,  который был посажен жильцами в дни своего новоселья.

И главные события моей жизни, да и жизни других моих сверстников происходили не за дверями квартир, а во дворе, в подъезде, на улице. И все то, что происходило в каждой семье, становилось достоянием всего четырехэтажного подъезда. Каждая квартира имела своих жильцов, свои порядки, свой запах, но все вместе они составляли для каждого из нас мир, без которого мы себя не мыслили.

Так уж сложилось, что из нашего подъезда редко кто переезжал. Почти все, кто заселился в дом после его сдачи, так и прожили в нем более 25 лет. Это были простые рабочие семьи, приехавшие на «стройку» – рабочий поселок только развивался в те времена.

Мы жили в доме, где не запирались двери. А если и запирались, то все знали, что ключ под ковриком. Мы росли рядом с людьми с таким же небольшим достатком, как и в нашей семье. Но они готовы были поделиться последним, если это понадобится. Нас объединяли общие радости и беды. Мы вместе провожали соседского парня на БАМ. И вместе гуляли на свадьбе девчушки, с которой до «цыпок» на ногах бегали по лужам, а потом она вдруг выросла в невесту. Для нас не было «чужих» праздников: мы вместе пекли пироги, красили яйца, бегали в ДК на мультики (сеанс 10 копеек), воровали яблоки в соседнем детском саду… Нам надо было срочно определить куда-то «отказных» котят, залить водой снежную горку, организовать для жителей подъезда концерт художественной самодеятельности.  Ну кому же еще продемонстрировать свои таланты!

Наш дом – это баба Дуся и Сергей Палыч, Мунир абый и Рашида апа, это Сережка и Гузель, это и кот Васька, переименованный впоследствии в Василису, это и чердак с подвалом тоже. Это была наша семья.
И вот лишь несколько эпизодов из жизни этой семьи.

Кровь хлещет из зияющей раны в колене. Крик (не столько от боли, сколько от вида крови) слышен в радиусе одного километра. Предприимчивый частник скосил траву на газонах и оставил ее сушиться. В нашем доме идет капитальный ремонт, поэтому вся детвора бегает по улицам, ища себе занятие и, наконец, натыкается на ворох травы. Тут же сооружаются «перины» и «маты» из сена, и каждый демонстрирует свои гимнастические способности. Девчонка с косичками замечает в траве разбитую бутылку из-под лимонада и предупреждает всех об опасности. Но через минуту забывает о ней и сама же натыкается коленом на осколок. Девчонка с косичками – это я. Это мой крик слышен далеко вокруг. Одна из подруг в испуге закрывает глаза ладонями и убегает в сторону дома, остальные окружают меня. Кровь быстро заполняет левую туфлю, проходящая мимо молодая женщина с ребенком на руках протягивает носовой платочек. Кто-то подсовывает лист подорожника – повязка наложена. Больница совсем недалеко, и опираясь на плечи веснушчатого Сережки и белокурой Ольги, я ковыляю в сопровождении толпы сверстников. «Я – раненый боец, а Сережка и Ольга – санитары», – воображаю я. У магазина останавливается машина, из нее выбегает незнакомый водитель, берет меня на руки, сажает на сиденье (кровь все еще течет) и везет в больницу, хотя до нее осталось буквально два шага. Толпа бежит следом. Так же на руках меня проносят в кабинет хирурга, и водитель исчезает навсегда… 

Входная дверь, если дома кто-то есть, с утра и до вечера остается незапертой. Иногда по выходным в проем просовывается голова тети Веры, соседки с третьего этажа. Голова спрашивает: «Рыбки не надо?». Муж тети Веры – рыбак. В нашем доме – много рыболовов-любителей, но дядя Боря – рыбак удачливый, и все жильцы пользуются его удачливостью. Наши родители тоже дружат, поэтому запасы фосфора для своего организма равномерно получают все. 

Баба Дуся и Сергей Палыч – пенсионеры. Когда Сергей Палыч начинает перечислять, кем ему приходилось работать за свою жизнь, кажется, что на это понадобилось бы целых две жизни. Они любят рассказывать о своем сыне, который живет в Альметьевске, его большая фотография висит у них на стене. В их однокомнатной квартире много интересных старых вещей. Но больше всего привлекает к себе громоздкий ножной орган, его еще называют фисгармония. Поговаривают, что Сергей Палыч после выхода на пенсию поработал священнослужителем, и этот орган из церкви. Вообще, эти старики очень музыкальны, и когда Палыч пропустит рюмочку-другую, то выходит на балкон с баяном, и во дворе долгое время слышатся то мелодии военных лет, то легкие грустные вальсы, под звуки которых сидящие на скамейке старушки, не выдержав, начинают тихонько вальсировать…

В выходные мама частенько стряпает, и положив пирожки в отдельную тарелку, велит отнести старикам. Пока Баба Дуся ахает у себя на кухне и освобождает тарелку, подхожу к органу и трогаю его рукой. Баба Дуся поднимает тяжелую крышку и разрешает нажать на клавиши, но звука почему-то нет. Оказывается, надо еще нажимать ногами на большие квадратные дощечки внизу. Сиплые, но красивые звуки напоминают какой-то старинный фильм… Когда Сергея Палыча не стало, сын решил забрать бабу Дусю к себе. Она сидит на своих узелках и плачет… 

Из деревни к нам приехала наша эби, мама моего папы. Каждый год она приезжает «в последний раз». Ей 77, и она очень крепкая старушка. Но приданое для похорон давно готово, и пара шерстяных носков, которые она успела связать – тоже «последняя». Обойдя все комнаты, тщательно обследует содержимое всех шкафов, тумбочек, всех кастрюль на кухне (такая ревизия производится в каждый приезд), делится новостями и заявляет, что ей скучно. 

Спрашивает, нет ли во дворе какой-нибудь старушки, чтобы поговорить о том-о сем. Эби не знает по-русски, а бабушки-татарки бывают у наших соседей тоже только наездом. Пытаюсь ей это втолковать, но она машет рукой, повязывает на голову свой платочек и спускается во двор. Я сажусь за уроки и только через час вспоминаю, что эби еще не пришла. Через несколько минут она заходит с довольным видом. На мой вопрос, удалось ли ей найти компанию, она гордо смотрит на меня и выкладывает все про бабу Дусю, с которой она, не зная ни слова по-русски, беседовала больше часа. Мне остается лишь удивляться способности обеих находить общий язык. 

В дни ее приезда мама собирает аш. С утра на кухне варится вкусный бульон из домашней курочки, в духовке печется бэлиш, эби дает четкие инструкции: что куда поставить, какое блюдо за чем выносить, как рассадить гостей. Из угощений на столе кроме прочей снеди – красный деревенский творог и кош-теле, так вкусно их может приготовить только моя эби. Чистенькие бабушки в белых платочках приходят к нам в дом, читают свои книги, рассказывают интересные истории из жизни Пророка. Я тоже складываю ладони лодочкой и шевелю губами. Мечтаю о том, как будут таять во рту кусочки кош-теле, когда бабули разойдутся, и нам, детям, разрешат сесть за стол.

В доме начинают запасаться луковой шелухой. Это значит, что у православных скоро будет праздник – Пасха. В каждой квартире есть дети школьного возраста, поэтому яйца в Пасху красят почти все: и русские, и татары. Это скорее традиция, чем вера. Утро начинается с того, что соседка тетя Галя заносит тарелку вкуснейших блинчиков, смазанных маслом, и несколько крашеных яиц. В этот день двери квартир в подъезде хлопают чаще обыкновенного, идет обмен куличами и крашенными яйцами. Нам, детям, кушать цветные яйца почему-то интереснее, чем белые. И есть правило: яйцо надо разбить об собственный лоб. Цветную скорлупу можно увидеть везде: на ступеньках, лестничных площадках, во дворе под деревьями…
Вся наша семья на неделю уезжает в гости. Цветы и рыбки остаются на попечении тети Насти – соседки напротив. Мы отдаем ей ключи от своей квартиры и со спокойной душой отбываем. В день нашего возвращения мама говорит, что в доме что-то произошло. Возвращаемся и понимаем, что интуиция маму не подвела. Неожиданность оказалась приятной: из Баку прилетела мамина сестра и ее пятилетняя дочь.  Тетушка любит делать сюрпризы, поэтому никакой телеграммы об их приезде мы не получили. Они сидят за круглым теть Настиным столом и пьют чай с малиной: соседка недавно вернулась из сада. После радостных восклицаний и объятий, обмена приветами и коротких новостей тетушка берет свои вещи, чтобы идти к нам. Ее дочурка сидит у ведра с малиной с вымазанным лицом и ладонями и заявляет, что, пожалуй, она останется жить у соседки…

К празднику Октябрьской революции к нам приходят посылочки от родственников из Баку. Сначала мы получаем письмо от тетушки, в котором сообщается, что созрели гранаты, и их небольшая партия отправлена к нам, в Татарию. Потом, в начале ноября, мама приносит с почты ящичек, и мы с нетерпением ждем вскрытия. В ящике лежат какие-то подарки для всех членов семьи, но в памяти остаются только гранаты и янтарные куски вяленой осетрины, которыми угощаем своих соседей после праздничного парада 7-го ноября.

Утром приходит Юрка со второго этажа и приглашает меня на день рождения. Мама немного ворчит, что Юрка до сих пор водится с девчонками, но что поделаешь – в нашем подъезде мальчишек всего трое. Днем вся честная компания собирается в квартире тети Вали, Юркиной мамы. Рыжие, белокурые, черные волосы причесаны, рожицы умыты. За ловкими руками тети Вали, накрывающей на стол, следят карие, зеленые, серые, голубые глаза. Мы едим невиданные угощения: малину с молоком и огурцы с медом, читаем стихи и поем детские песни. Потом выходим на балкон и по очереди берем на руки и рассматриваем Юркиного кролика, который недовольно шевелит длинными ушами и дергает мокрым носом.  Для Юркиной мамы, наблюдающей за нами из глубины комнаты, мы все одинаковы, мы – друзья ее сына, мы – просто дети. 

Венера Сунгатуллина

фото из открытого Интернет-источника